Биография Сергия Радонежского

Выдающийся древнерусский агиограф Епифаний, прозванный за эрудицию и писательское мастерство Премудрым, родился в Ростовском уезде в конце XIV, примерно в 70-е годы, и умер не позднее 1422 года (время открытий мощей Сергия Радонежского, о чем Епифаний, тщательно фиксировавший жизнедеятельность святого, еще не знал). Всю свою сознательную жизнь Епифаний монашествовал: с 1379 года – в Ростовском монастыре Григория Богослова (так называемом «Затворе»), потом в одном из московских монастырей. В 1408 году, во время нашествия Едигея, бежал в Тверь (в Спасо-Афанасьев монастырь). В конце жизни был монахом Троице-Сергиевой лавры. Епифаний хорошо владел греческим и славянским языками, много путешествовал, побывал в Константинополе, на Афоне, в Иерусалиме, а вот в Перми не был, хотя и говорил о Стефане Пермском как о своем земляке.

Епифания Премудрого считают автором «Слова о житии и учении Стефана Пермского» (1390), «Жития Сергия Радонежского»(1418-1422) и, вполне возможно, «Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского» (гипотеза В. П. Адриановой - Перетц и А. В. Соловьева).

Епифаний тщательно и долго собирал материал о героях своих произведений – Стефане и Сергии. Он был знаком с живописцем Феофаном Греком. Живя в Москве, ходил к нему беседовать, любил смотреть на работу художника и оставил о нем свои воспоминания. Из них мы узнаем, что Феофан расписал 40 церквей в Константинополе, Халкидоне, Кафе, Галате, Великом Новгороде, Нижнем Новгороде, в Москве. Занимался Феофан и гражданской живописью – расписал «каменну стену» (казну) у князя Владимира Андреевича и терем у сына Дмитрия Донского – Василия Дмитриевича. Сам Епифаний тоже рисовал, преимущественно книжные миниатюры.

Полное название произведения, посвященного Сергия Радонежскому, «Житие преподобного и богоносного отца нашего, игумена Сергия чудотворца. Написано преимудрейшим Епифанием».

Сергий Радонежский умер в 1392г., и «Житие» Епифаний написал уже после смерти святого, начав свой труд где-то в 1393-1394г. и проработав над ним свыше четверти века. Работу Епифания сдерживала затянувшаяся проблема канонизации Сергия, который был вдохновителем политики Москвы, ревностным защитником централизаций, сторонником Дмитрия Донского и его последователей. Канонизацию сдерживала и междоусобная война в правительственных кругах, оппозиция боярства.

Есть мнение, что труд Епифания так и не был завершен – заканчивал «Житие» (точнее перерабатывал его) Пахомий Серб (логофет). Об этом факте упоминается в одном из списков: «преведено бысть от священника Пахомия святые горы». Пахомий значительно сократил текст, удалив из него места с антимосковскими настроениями Епифания и переселением его родителей и т.п., дополнив цитатами из библии, из других житий (например, «Житие митрополита Петра»). Ученые насчитывают до семи редакций «Жития Сергия Радонежского» (Зубов В. Яблонский В. и др.). Причины переработки труда Епифания самые различные: цензурные соображения – политическая борьба Василия Васильевича (Темного) с Дмитрием Шемякой; Флорентийкая уния 1439г., давшая повод Москве пересмотреть свою роль в истории христианства; автокефальность московской митрополии после унии; наконец, чисто практические цели – приспособление «Жития» к литургическим нуждам, для чего понадобилось пополнить «чудесами» святого – такая возможность появилась после открытия мощей Сергия в 1442г.

Пахомий нивелировал эмоциональный стиль «плетения словес», придав «Житию» большую умеренность изложения, безличную официальность. Пахомий дополнил «Житие» новыми главами – об Андрониковом монастыре и другие. Подлинный текст Епифания до нас не дошел. И все же «Житие» в основном сохранило манеру письма «премудрого» агиографа.

«Житие» преследовало цель ускорить канонизацию Сергия (как в свое время ту же цель преследовало «Слово о законе и благодати» Иллариона). Поставив главную задачу - доказать исключительную святость и историческую роль Сергия, – Епифаний значительно видоизменяет традиционную агиографическую схему, раздвигает рамки житийного канона и тем самым приближает его к реальной жизни, психологизируя его деяния. Святость Сергия начинается еще в утробе матери – во время литургии при стечении народа трижды возопил младенец в утробе матери. Его голос слышен по всей церкви, отчего мать «мало не паде на землю от многа страха, и трепетом великым одржима сущи»…, женщины, молящиеся в церкви, «бьюще в перси своя …» плачут, мужчины – «стояху безмолвием ужасни». В среду и пятницу младенец не принимает скоромного, не сосет материнскую грудь (как и в свое время Алексий, человек божий). Словом, начало традиционно житийно, только несколько усилено исключительным проявлением святости. Но затем – новаторская разработка проблемы подвижничества, заметно модифицирующая жанр с учетом конкретных историко-культурных ситуаций времени.

«Житие» - произведение довольно объемное, оно состоит из 31 главы. В данной статье рассматривается текст, публикуемый в «Памятниках литературы Древней Руси».

Для Епифания важно было прославить новый вид монашества – подвижничество как освоение новых территорий, еще не обжитых, постройку монастырей за пределами городов и цивилизованных мест. Предшественники Сергия обычно уходили в городской монастырь (например, Феодосий Печерский). Сергий же впервые осваивает пустынножительство. Он основывает монастырь в безлюдном, глухом месте и ведет борьбу за выживание среди диких зверей. Это – особое подвижничество, равное подвигам первопроходцев, осваивающих необжитый край. Такое подвижничество требовало «мирского» мужества, терпения и умелого взаимоотношения с окружающей средой (об этом рассказывает Епифаний, описывая жизнь Сергия в лесу и встречи его с медведем). Сергий организует непривычную дотоле форму жизнедеятельности монастырской братии – общежитие, в котором никто не имеет личной собственности, все трудятся, все у них общее. Братия ведет жизнь суровую, строгую, полную житейских подвигов. Вскоре вокруг монастыря селятся крестьяне, ремесленники, создается поселок, город. Так на карте появляются города Радонеж, Кириллов и др.

Епифаний стремится создать идеальный образ инока – пустыннолюбца, подвижника, святого. Этому образу противопоставляется образ брата Стефана, пришедшего вместе с Сергием, но которому вскоре такая жизнь стала в тягость, и он «оттуду изыде в Москву».

Аскетизм Сергия особенный, рожденный по необходимости в борьбе со стихией первозданной природы. Его жизнь напоминает историю Робинзона с той только разницей, что Робинзон оказался жертвой кораблекрушения и вынужден был по воле случая приспосабливаться к окружающей действительности. Сергий же добровольно, по личной инициативе избирает свой жизненный путь – подвижника, труженика, а не просто страдальца на веру. Жизнь в пустыне представляется Сергию богоугодной. Все силы, которые препятствуют обустройству такой богоугодной жизни, воспринимаются как зловредные, бесовские (отсюда - серия глав, рассказывающих о борьбе святого с такими силами, мистические чудеса, сопровождающие борьбу). Получается, что борьба с природой за освоение пустыни получает религиозный оттенок.

Читателю важно вычленить в «Житии» все житейское, человеческое и акцентировать его, увидеть, как расширяется художественный диапазон писателя в использовании картин природы, гражданских подвигов героя, даже если это и святой подвижник. Это поможет глубже понять своеобразие, поэтику древней русской литературы. Показательна в этом отношении глава «Об изгнании бесов молитвами святого». В лесной тьме кроется враждебная бесовская сила, которая материализуется в грозном рыке зверей, в зловещем крике ночных птиц, в таинственном шорохе, то есть в явлениях реальной природы. Цель бесовской силы – испугать подвижника, заставить его отказаться от освоения местности, покинуть ее.

Борьба Сергия озаряется христианской мистикой. Это естественно для житийного героя. Однако слишком много в этой борьбе земного, реального, уходящего в живую историю. В этом новаторство Епифания и ценность его произведения. Читателю предлагается не традиционная борьба героя средневековых житий с язычеством, с искушениями и соблазнами, организуемыми таинственной, злобной нечистой силой. Да и мистические галлюцинации Сергия иные.

Жизнь Сергия интереснее, плодотворнее, ярче, нежели жизнь келейных подвижников, и полна поэзией реальности (например, сопровождающие пребывание Сергия картины ночной молнии, оживившихся вокруг монастыря птиц). Таинственный пейзаж, преодоление мистических сил по-особому высвечивает героизм святого. Епифаний рассказывает, что чудеса, сопровождающие Сергия, увеличивают его славу, распространяют о нем слухи далеко за пределами монастыря. Сам же Сергий недоволен этим и пытается естественными причинами объяснить то, что другим представляется чудом. Таков случай с замерзшим в дороге мальчиком, которого отец привез в монастырь на излечение. Отец говорит, что сын молитвами исцелится, а Сергий – теплом в келье.

Епифаний Премудрый дает понять читателю, что религиозно настроенный подвижник совсем не чужд политики. Живя в пустыне, Сергий втягивается в водоворот политической жизни, ощущает на себе жестокости и сложности объединительной политики Москвы. Рисует беды, притеснения, насилия, жертвы, их сопровождающие. И этим ценно «Житие» в историческом аспекте.

Подтверждением приобщения Сергия к гражданским событиям того времени служит неоднократное приглашение подвижника для осуществления дипломатической миссии. Используя огромный авторитет Сергия, московский князь Дмитрий Иванович посылает его в Нижний Новгород в 1366 году для замирения князя Бориса Константиновича с Москвой. 18 августа 1380 года Сергий благословляет Дмитрия Ивановича на победу Мамая. В 1387 году Сергий едет послом к Олегу Рязанскому для заключения мира с Москвой. Он же способствовал браку самого Дмитрия Ивановича с дочерью суздальского князя Дмитрия Константиновича. Этот акт прекращал распри между Москвой и Владимиром. Таковы далеко не полные сведения о гражданских делах Сергия Радонежского. Не случайно Екатерина II тщательно выписывает их из «Жития» в свой компендиум.

По мнению В.В. Колесова, и деятельность, и личность Сергия по-прежнему остаются загадкой для исследователя. Как человек (и, прежде всего, как исторический деятель) он известен мало.

Сергий - подвижник действия (а не духа, как традиционный житийный герой). Он постоянно в работе. Даже став игуменом, не выпускает из рук лопату и топор. Во все вникает, всем интересуется, хотя старается править в монастыре «без власти» - только личным примером и духовным авторитетом. В семье он «средний» брат. Епифаний подчеркивает, что и в монастыре Сергий остается «средним». Не случайно он неоднократно отказывается от игуменства, и от митрополичества, оставаясь «средним» - без крайности и уклонения от нормы. Сергий не проповедует крайнего аскетизма – «умерщвления плоти», не популяризирует идеи гибели мира. Он радетель природы, согласованного общежития людей. И в монастыре осуществляет идею братства, отрицания личной собственности, корыстных интересов. Сам святой ведет аскетический образ жизни, но аскетизм его, как уже сказано, особенный. Он обусловлен самим существованием в малообжитой местности, стремлением к скромной, без излишеств жизни. Наконец, его простая и суровая жизнь предопределила последующую жизнь и борьбу «заволжских старцев», возглавляемых Нилом Сорским, с иосифлянами, так называемыми «стяжателями».

Борьба за жизненные идеалы подвижника сосредоточена Сергием против внешних сил, среды окружения, как противостоящих пустынножительству. Борьба эта настолько эмоционально будоражит Сергия, что буквально каждое его деяние сопровождается психологическими рефлексиями. «Святой же, - пишет Епифаний,- во исступлении ума страхом и трепетом великим одержим бываше… пребысть же всю нощь без сна, внимая умом о неизреченном видении». Эмоциональный психологизм вообще характерен для творчества Епифания (например, в истории с сокрушением Стефаном языческих идолов, реакции Пама и зырян).

Епифаний Премудрый не может удержаться от многословия – «плетения словес», извергая на читателя поток похвал, тавтологических уподоблений, нагромождений эпитетов, сравнений одно другого замысловатей, откровенно признаваясь при этом: «много глаголю, и глаголя не престаю, умножаю речь, распростирая глаголы и продолжая слово, не могый по достоянию написати житие добраго господина и святаго старца, не могый по подобию нарещи или похвалити достойно?» (см. Заключение – «Слово похвальное», гл.31).

«Многоголание» Епифания покоится на поистине необозримых амплификациях. «Распространяя глаголы», писатель нанизывает бесчисленное множество эпитетов, определений, характеризующих; а по сути перечисляющих иночески добродетельные поступки и черты образа Сергия Радонежского: «Сергий-старец чудесный, тихий, кроткий, смиренный и добронравный, приветливый и благодушный, утешительный, сладкогласный и мягкий, милостивый и мягкосердечный смиренномудренный и целомудренный, благочестивый и благолюбивый… Он отец отцам, учитель учителям, предводитель вождям, пастырь пастырям, наставник игуменам, начальник монахам…».

Автора, полагающего, видимо, что количество определений, перейдет в качество, не заботит необходимость подкреплять каждое такое определение конкретными фактами из жизни святого, к тому же многие из них тавтологически аналогичны.

Несколько сдержаннее центральные главы «Жития», в которых риторические излишества занимают меньше места. Епифаний заполняет повествование фактами из подвижнической деятельности Сергия. Вполне возможно, что эту сдержанность осуществил Пахомий Серб, редактировавший труд агиографа.

«Житие Сергия Радонежского» выгодно отличается от «Жития Стефана Пермского» большим лиризмом, психологическими мотивировками и - в ряде эпизодов – объективными характеристиками жизни и деятельности святого, слиянием этой деятельности с окружающей природой, а также большим демократизмом изложения. Традиционные топосы автор нередко заменяет элементами народной речи: «борзоходец», «доправить» (доделать), «сермяга», «смехи ткати» (потешаться, смеяться), «щапливый» и др. Епифаний широко пользовался так называемым внутренним монологом (через прямую речь) – для психологической характеристики одинокого, погруженного в безмолвие пустынножителя.

Характерно, что Епифаний не стремится выписать иконописный лик своего героя, ибо лик – это ускользающее очертание божества, слишком общее представление об облике человека, средоточие трансцендентных черт, абстрактно отражающих суть человеческих поисков истины. Такая усредненность в ранних русских житиях и, особенно, в иконописи приводила к нивелировке личности и способствовала выработке особого ореола святости, в котором исчезало сугубо индивидуальное в человеке. Между прочим, последующие редакции «Жития» пошли именно по такому пути, приблизив произведение к традиционному житийному канону. В.О.Ключевский так комментировал эту тенденцию: «С лица…постепенно спадало все временное и местное, и оно из исторического деятеля превратилось в народную идею».