Краткое содержание повести "Портрет"

В произведении «Портрет», автор предстаёт перед нами в совершенно непривычном стиле, совершенно не характерном для повестей Гоголя, здесь он абсолютно неузнаваем, манера написания кардинально отличается от остальных. В «Портрете», мне показалось, Гоголь использовал новые литературные средства, которые сделали текст ещё более ярко окрашенным, экспрессивным, ему удалось написать это произведение так, что читается оно на одном дыхании. Гоголь тут точно передаёт все детали, широко использует резкие и хлёсткие речевые обороты, которые передают читателю все тонкости и особенности портретного дела, мы можем видеть картины, мы можем смотреть на них глазами художника. «Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; четы лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силой. Пламенный полдень был запечатлён в них. Он был драпирован в широкий азиатский костюм. Необыкновенней всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и всё старательное тщание своё художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странной живостью». Мы переживаем, все его душевные метания и сопровождаем на разных ступенях жизни.

Конечно, отличие «Портрета» от остальных Гоголевских произведений, делает его уникальным, единственным в своём роде. Непривычно видеть Гоголя, который так умело, переплетает литературу с художественным искусством, приправляя его оттенками мистики, которая, несомненно, придаёт повести таинственную привлекательность. Сюжетная линия произведения являет собой жизненный путь юного художника - Чарткова. Мы можем наблюдать ранимость творческой натуры, её целеустремлённость и беззащитность, желание перемен, неоспоримую связь с высшим мирозданием и кульминационное падение духа, спровоцированное соблазнами расточительной светской жизни, предложенной творцу нечистой силой; своеобразную проверку на искренность и чистоту души.

Отдельно стоит сказать о концовке произведения. Гоголь ставит в ней точку совершенно неожиданно, внезапно, в тот момент, когда конца меньше всего ждёшь. А оставшаяся неразгаданной тайна мистической силы портрета, придаёт повести глубокую интригу, о ней мы ещё долго думаем, размышляем, пытаемся разгадать уже после прочтения. Усиливает впечатление, полученное в процессе чтения, появление нового персонажа, со своей историей, которая является переломным моментом в череде событий произведения.

Он рассказывает об истории портрета, о том, как он писался, о том, через что прошёл художник, выполнивший его.

Вся сюжетная линия построена на жизни молодого художника - Чарткова. Кем же он был? Чартков никогда не был избалован излишним вниманием, не знал, что есть роскошь и жизнь аристократов, он был беден, но богат душой. В нём жила душа творца, душа светлая и непорочная, всегда обращённая и открытая Господу. «Талант есть драгоценнейший дар бога. Блажен избранник, владеющий высокой тайной созданья. Нет ему низкого предмета в природе. В ничтожном, художник-создатель так же велик, как и в великом; в презренном у него уже нет презренного, ибо сквозит невидимо сквозь него прекрасная душа создавшего, и презренное уже получило высокое выражение, ибо протекло сквозь чистилище его души.» Эти строки можно отнести к молодому Чарткову. «Старая шинель и нещегольское платье показывали в нём того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своём наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости». Как он начинал свой путь, как он искал себя в искусстве, как искал и находил своё вдохновение. Он относился к тем, кто ценил настоящее, правдивое искусство, искусство, живущее в веках, передаваемое душами творцов через поколения. Он не принимал обыденных, повторяющихся норм, застывших на картинах, того стиля, который был модным, востребованным, но пустым. Для него не было главным материальное, единственно важной для него была возможность свободно излагать свои эмоции, побуждения на полотнах, быть независимым от общественного, часто до отвращения банального мнения. И он действительно жил так, как хотел. Да, ему часто приходилось отказывать себе во многих благах, ему не хватало средств на нормальное проживание, но он был счастлив. Он был свободен, и по настоящему счастлив. Он был птицей в свободном парении, он не услуживал никому и жил для себя, приобретая новые познания и открывая новые истины. Это давало ему силы творить.

Всё изменилось в день, когда лишь за два гривенника Чартков приобрёл портрет неизвестного старика. Он до конца так и не понял, что заставило его приобрести этот портрет, в нем, безусловно, было что-то притягательное и отталкивающее в одно и то же время. Этот портрет изменил всё. Он изменил сознание юного художника и темп его жизни. Чартков рассмотрел в этом портрете, который неприметно пылился среди «второсортного» товара, необъяснимую живость, никак не характерную для картин. Старик на этом портрете будто бы жил своей, отдельной жизнью. И было в этом старике что-то странное, нечеловеческое. Чартков выложил за него последние деньги, и не знал пока, что же за вещь он приобрёл, что она в себе таит.

Однако портрет начал действовать уже скоро. Первым Чартков ощутил на себе взгляд старика. «Это были живые, это были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены в портрет. Здесь не было уже того высокого наслажденья, которое объемлет душу при взгляде на произведение художника, как ни ужасен взятый им предмет; здесь было какое-то болезненное, томительное чувство». Ночь, наедине с портретом оказалась для молодого художника настоящим кошмаром. Ему чудилось, что старик, есть не кто иной, как Демон. Страшные, тяжёлые, мучительные сны истязали его, и все они были связаны с этим стариком. Чарткову казалось, что он сходит с ума. Таким непостижимым было происходящее. В этих кошмарах, старик вылезал за рамы портрета и изрезал ледяным страхом душу художника, бросая на него жуткие взгляды.

И этот портрет, подкинул ещё более странный сюрприз. В раме его была спрятана сумма, которую Чартков в жизни в глаза и не видел- 1000 червонных. Верно, эти деньги оставил в завещание своим сынам хозяин портрета, найти их было почти невозможно, Чарткову выпала случайность, которая поначалу показалась ему счастливой.

Первыми мыслями на то, как использовать и куда обратить эти деньги, было желание приобрести действительно необходимые вещи для художественных дел. Это было искренним, бескорыстным побуждением, не опороченным дурными намерениями. «Теперь я обеспечен, по крайней мере, на три года, могу запереться в комнату, работать. На краски теперь у меня есть; на обед, на чай, на содержанье, на квартиру есть; мешать и надоедать мне теперь никто не станет; куплю себе отличный манкен, закажу гипсовый торсик, сформую ножки, поставлю Венеру, накуплю гравюр с первых картин. И если поработаю три года для себя, не торопясь, не на продажу, я зашибу их всех, и могу быть славным художником». Но как часто бывает, в молодой душе Чарткова, две стороны вступили в равное единоборство, в художнике ключом заиграла юность, со всеми вытекающими потребностями и капризами. В нём будто бы зазвучал второй голос, который как подмечает Гоголь, был многим ярче, громче и настойчивей первого. Он призывал броситься в разгул и пустить деньги на манящую роскошь и шалости. Только мысли об этом заставляли учащенно биться его сердце. «Одеться в модный фрак, разговеться после долгого поста, нанять себе славную квартиру, отправиться тот же час в театр, в кондитерскую, в.. и прочее,- и он, схвативши деньги, был уже на улице».

В последствии, эта фатальная расточительность стала причиной глобальных перемен в жизни Чарткова. Причём больше всего это отразилось на его внутреннем состоянии и восприятии жизни. Его дух переломали, и незаметно для самого себя, он уподобился представителям однообразной светской массы, он даже изменил своё творчество коренным образом, начав рисовать по заказам, он приручал свои творческие порывы, выполняя то, что от него требовали. Сначала, его метающаяся, строптивая душа пыталась оказать сопротивление и сохранить святость своих идей, но затем, она всё же оказалась переломленной.

Вскоре, даже местная газета издала статью о «гениальных» способностях Чарткова. Хочу обратить внимание на то, что только в этой статье мы впервые слышим имя и отчество Чарткова. «Спешим обрадовать образованных жителей столицы прекрасным, можно сказать, во всех отношениях приобретением. Все согласны в том, что у нас есть много прекраснейших физиономий и прекраснейших лиц, но не было до сих пор средства передать их на чудотворный холст, для передачи потомству; теперь этот недостаток пополнен: отыскался художник, соединяющий в себе что нужно. Теперь красавица может быть уверена, что она будет передана со всей грацией своей красоты воздушной, лёгкой, очаровательной, чудесной, подобной мотылькам, порхающим по весенним цветам. Почтенный отец семейства увидит себя окружённым своей семьёй. Купец, воин, гражданин, государственный муж- всякий с новой ревностью будет продолжать своё поприще. Спешите, спешите, заходите с гулянья, с прогулки, предпринятой к приятелю, к кузине, в блестящий магазин, спешите, откуда бы ни было. Великолепная мастерская художника уставлена вся портретами его кисти, достойной Тицианов. Не знаешь, чему удивляться: верности ли и сходству с оригиналами или необыкновенной яркости и свежести кисти. Хвала вам, художник! Вы вынули счастливый билет из лотереи. Виват, Андрей Петрович! Прославляйте себя и нас. Мы умеем ценить вас. Всеобщее стечение, а вместе с тем и деньги, хотя некоторые из нашей же братьи журналистов и восстают против них, будут вам наградою». Это можно назвать парадоксом! Ведь, талант Чарткова доселе никто не замечал, он был совершенно безнадобным и невостребованным, а тут какой запал! Сколько отзывов, сколько восхищений, сколько эмоций! Это говорит, несомненно, о том, что, к сожалению, многое можно приобрести за энную сумму, не приложив к этому никаких усилий, а честный труд зачастую остаётся без вознаграждения и признания. До этих дней, никто не знал ни фамилии Чарткова, ни даже факта его существования и уж тем более существования его художественной деятельности, а теперь «Андрей Петрович! Прославляйте себя и нас». Такой поворот событий, также указывает на отвратительную мелочность горожан, которые поведутся на любую хвалебную рекомендацию.

Так, к Чарткову пришла слава. Теперь уже Андрей Петрович, вовсе зазнался, впрочем, это благоговейное вожделение продлилось не долго, так как при обслуживании, да, именно обслуживании, первого клиента его посетило уничтожающее смутное ощущение того, что его талант используют для собственной потехи. «Он усадил их, придвинул холст уже с ловкостью и претензиями на светские замашки и стал писать. Солнечный день и ясное освещение много помогли ему. Он увидел в лёгоньком своём оригинале много такого, что, быв уловлено и передано на полотно, могло придать высокое достоинство портрету; увидел, что можно сделать кое-что особенное, если выполнить всё в такой окончательности, в какой теперь представлялась ему натура. Сердце его начало даже слегка трепетать, когда он почувствовал, что выразит то, чего ещё не заметили другие. Работа заняла его всего, весь погрузился он в кисть, позабыв опять об аристократическом происхождении оригинала. С занимавшимся дыханием видел, как выходили у него лёгкие черты и это почти прозрачное тело семнадцатилетней девушки. Он ловил всякий оттенок, лёгкую желтизну, едва заметную голубизну под глазами и уже готовился схватить даже небольшой прыщик, выскочивший на лбу, как вдруг услышал над собою голос матери». Мать столь прекрасного юного создания настоятельно приказала убрать все неровности и шероховатости, представить лицо дочери идеальным. Тогда Чартков «с грустью принялся изглаживать то, что кисть его заставила выступить на полотно». Мать с дочерью вскоре поспешили удалиться, а Чартков остался наедине с ущемлённым вдохновением, загнанным в клетку и стремящимся вырваться наружу, основаться на полотне. Он помнил ещё черты оригинала, сохранял идеи, мелькавшие в голове во время работы, и тогда он отыскал портрет Психеи и приступил к работе над ней. Здесь, мы можем видеть, как в Чарткове снова проснулась страсть к искусству, как в нём заиграло это верхними силами посланное рвение. «Психея стала оживать, и едва сквозившая мысль начала мало-помалу облекаться в видимое тело. Тип лица молоденькой светской девицы невольно сообщился Психее, и чрез то получила она своеобразное выражение, дающее право на название истинно оригинального произведения. Казалось, он воспользовался по частям и вместе всем, что представил ему оригинал, и привязался совершенно к своей работе. В продолжение нескольких дней он был занят только ею». Каково же было удивление творца, когда пришедшие дамы, приняли преобразившуюся Психею за заказанный портрет, сколько восторга они излучали, сколько благодарности осыпалось художнику. Чартков тогда решил не омрачать удовольствие дам, и Психея отошла в руки аристократок. Этот портрет наделал в городе не мало шума, о Чарткове продолжали говорить и возносить всё более.

Тем временем, сам Чартков теперь уже окончательно стался Андреем Петровичем. Он писал уже лишь заказы, воплощая на полотнах желаемые образы, постепенно уничтожая своё видение и свой талант. Он стал вскоре чрезвычайно модным и заурядным художником, которого знавал каждый «почитатель» искусства. Теперь писаться у Андрея Петровича означало быть устоявшимся и занимающим свою нишу в обществе человеком. Чартков уже мастерски «лепил» образы, все повторяющиеся и не имеющие неземной привлекательности, не преисполненные высокой энергией творца. «Кто хотел Марса, он в лицо совал Марса; кто метил в Байрона, он давал ему байроновское положенье и поворот. Коринной ли, Ундиной, Аспазией ли желали быть дамы, он с большой охотой соглашался на всё и прибавлял от себя уже всякому вдоволь благообразия, которое, как известно, нигде не подгадит, и за что простят иногда художнику и всякое несходство. Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и бойкости своей кисти. А писавшиеся, само собою, разумеется, были в восторге и провозглашали его гением».

Постепенно, Чартков терял всякое чутьё к изобразительному искусству, всё более приближаясь к привычным форматам.

Гоголь также откровенно смеётся над этими самыми заказчиками, которые склонны идеализировать свои образы, и высказывают без перебоя претензии, чтобы сделаться на полотнах более притягательными.

Изменения в Чарткове мы можем наблюдать также обратив внимание на то, как изменилась обстановка в жилище художника; каковой она была на Васильевском острове, а какой на Невском проспекте. Первое его пристанище, было наполнено творческим духом, вечно стоящий беспорядок, говорил о том, что человек там обитающий, живёт лишь искусством, он не на Земле пребывает, он сопутствует небесам, и оттого, не найдёт времени на уборку помещений. На Невском проспекте напротив, комнаты были обставлены пафосно, нарочито роскошно, подчёркнуто на аристократический манер. Маленькая квартирка на Васильевском острове открывала нам широту души Чарткова, а хоромы на Невском проспекте говорили о её скудности. «Он вошёл вместе с нею в свою студию, квадратную комнату, большую, но низенькую, с мёрзнувшими окнами, уставленную всяким художественным хламом: кусками гипсовых рук, рамками, обтянутыми холстом, эскизами, начатыми и брошенными, драпировкой, развешанной по стульям». Такой была квартира Чарткова на Васильевском острове, содержимое её соответствовало душевному состоянию художника. «Дома у себя, в мастерской он завёл опрятность и чистоту в высшей степени, определил двух великолепных лакеев, завёл щегольских учеников, переодевался несколько раз на день в разные утренние костюмы, завивался, занялся улучшением разных манер, с которыми принимать посетителей, занялся украшением всеми возможными средствами своей наружности, чтобы произвести ею приятное впечатление на дам, одним словом, скоро нельзя было в нём вовсе узнать того скромного художника, который работал когда-то незаметно в своей лачужке на Васильевском острове. О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко».

Полностью поменялось отношение Чарткова к искусству, изменилось буквально всё в нём.

«Золото сделалось...страстью, идеалом, страхом, целью» для Чарткова. Сложно представить, как же богатство способно уничтожить личность. Возможно, это связано ещё и с тем, что душа творца, всегда более ранима и чувствительна чем у других людей, и потому тёмные силы имеют власть над ними. Искусство, которым владел Чартков превратилось в ремесло, не более.

Апогеей в жизни Чарткова, стало приглашение оценить работу одного русского художника, который некоторое время обучался в Италии художественному мастерству.

Когда Чартков увидел его работу, то на него словно снизошло озарение, всё встало на свои места, он осознал и прочувствовал все свои ошибки. «Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло пред ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно над всем. Казалось, небесные фигуры, изумлённые столькими устремлёнными на них взорами, стыдливо опустили прекрасные ресницы. С чувством невольного изумления созерцали знатоки новую, невиданную кисть. Всё тут, казалось, соединилось вместе: изученье Рафаэля, отражённое в высоком благородстве положений, изучение Корреджия, дышавшее в окончательном совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила созданья, уже заключённая в душе самого художника. Последний предмет в картине был им проникнут; во всём постигнут закон и внутренняя сила. Везде уловлена была эта плывучая округлость линий, заключённая в природе, которую видит только один глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста. Видно было, как всё извлечённое из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью. И стало ясно даже непосвящённым, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы. Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на картину,- ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась наконец в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление. Невольные слёзы готовы были покатиться по лицам посетителей, окруживших картину. Казалось, все вкусы, все дерзкие, неправильные уклонения вкуса слились в какой-то безмолвный гимн божественному произведению. Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною, и, наконец, когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать о достоинстве произведения и когда, наконец, обратились к нему с просьбою объявить свои мысли, он пришёл в себя; хотел принять равнодушный, обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых художников, вроде следующего: «Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта от художника: есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что касается до главного…» И вслед за этим прибавить, разумеется, такие похвалы, от которых бы не поздоровилось никакому художнику. Хотел это сделать, но речь умерла на устах его, слёзы и рыдания нестройно вырвались в ответ, и он как безумный выбежал из залы».

Мне показалось важным, процитировать весь этот отрывок, так как он наиболее ярко отображает отчаяние и душевную муку Чарткова. Этот художник, на чью картину столько человек пришло посмотреть, перевернул все ощущения Чарткова, он напомнил ему о том, каким он был, когда то и чем жил, чем дышал, на что равнялся. Напомнил о его былых целях и стремлениях. Тогда к Чарткову пришло раскаяние над тем, что же он натворил. Вернувшись домой, художник, по демоническому предзнаменованию наткнулся на портрет старика. Того самого, что когда-то приобрёл за два гривенника. Того самого, в раме которого он нашёл большую сумму денег, изменившую всё. Он вспомнил, как когда-то он думал, что портрет этот послан в его судьбу намеренно, и вплетён в неё не случайно, он даже считал, что эта картина была послана ему, чтобы изменить его жизнь. И вот снова эти дьявольские глаза глядели него с портрета, с усмешкой, с осознанием победы.

Чартков приказал уничтожить, вынести этот портрет, но даже это не принесло душе его успокоения. Он стал скупать произведения искусства за непомерные цены и все их уничтожал в неописуемой апатии. Сердце его было наполнено гневом. Не ясно до конца, что им овладевало, зависть, зародившаяся при взгляде на божественную картину русского художника, злость на самого себя, за потерянную истину, потерянное призвание. Разум его был схвачен железными руками безумства. Известно, что злость порождает болезнь, и так, Чарткова охватила чахотка, которая в три дня изничтожила всё его бренное тело. Он скончался, и умирал он мучениями. От него осталось лишь подобие тени. Отчего Гоголь говорит именно тень? Наверное, оттого, чтобы показать, что душа Чарткова к тому моменту была ничтожно пуста, и пустота эта всё более наполнялась гневом и злобой.

Гоголю удалось написать историю жизни Чарткова так, что на душе после прочтения остаётся неприятный осадок, хочется задуматься, заново оценить жизненные ценности, ты начинаешь думать над тем, что для тебя единственно важно. Это было действительно падение духа, духа сильного, мощного, широкого и властного, способного сделать жестокий и мелочный мир хотя бы на крупицу более ярким и наполненным. Но тёмные силы не дремлют. Силы, заключённые в немощную, бесполезную на первый взгляд вещь- портрет, оказались роковыми.

Далее, следует вторая часть произведения, которая открывает нам историю загадочного портрета ростовщика, того самого старика, который наводил ужас с портрета на молодого Чарткова. Начинается вторая часть повести с аукциона картин. Для меня достаточно сильным акцентом послужило то, что Гоголь сравнил этот аукцион с погребальной профессией. На самом деле, это сравнение вполне разумно, ведь если поразмыслить, то аукционеры, зачастую отдают признанные, бесценные шедевры искусства в неизвестные, только лишь владеющие средствами руки, можно сказать в небытие, ровно как при погребении тела скрываются от нас навечно под толщей священных кладбищенских земель. Даже это сравнение, в очередной раз подчёркивает упадочное настроение всей повести в целом.

Итак, стоит, несомненно, уделить внимание тому самому ростовщику, что навевал не менее чем ужас на жителей Коломн

«Итак, между ростовщиками был один - существо во всех отношениях необыкновенное, поселившееся уже давно в сей части города. Он ходил в широком азиатском наряде; тёмная краска лица указывала на южное его происхождение, но какой именно был он нации: индеец, грек, персианин, об этом никто не мог сказать наверно. Высокий, почти необыкновенный рост, смуглое, тощее, запаленное лицо и какой-то непостижимо страшный цвет его, большие, необыкновенного огня глаза, нависнувшие густые брови отличали его сильно и резко от всех пепельных жителей столицы. Самое жилище его не похоже было на прочие маленькие деревянные домики. Это было каменное строение, вроде тех, которых когда-то настроили вдоволь генуэзские купцы,- с неправильными, неравной величины окнами, с железными ставнями и засовами. Этот ростовщик отличался от других ростовщиков уже тем, что мог снабдить какою угодно суммою всех, начиная от нищей старухи до расточительного придворного вельможи».

Гоголь представил яркое описание ростовщика, по которому можно ясно понять, что этот человек сильнейшим образом выделялся на фоне других жителей. Ростовщик в этом произведении играет роль Демона и в связи с этим его описание ещё более удивительно. Ведь чаще всего, авторы описывают нам нечистую силу с высокомерной бледностью в лицах, властной отрешённостью. Здесь же, ростовщик- человек экзотической внешности, со смуглой кожей. Такой образ придаёт повести ещё больше пикантности и исключительности.

В Коломне же, о ростовщике ходил мистический слух. Поговаривали, будто всякий кто будет иметь с ним дело, потеряет покой. И действительно, всякая чертовщина начинала твориться с теми, кто сообщался с ним. Люди эти менялись, менялось всё вокруг них.

Из светлых людей они становились людьми, преисполненными ненавистью, дурные намерения захватывали из сознания, они начинали совершать нехарактерные для них же поступки, становились грешниками.

Такой рок нёс в себе ростовщик. Так велика была его энергетика, что сохранилась она даже в его портрете. Гоголь очень жёстко описывает то, как с ростовщика писался портрет. Он передаёт нам волнение и страх художника, писавшего картину. «Экая сила!- повторил он про себя.- Если я хоть в половину изображу его так, как он есть теперь, он убьёт всех моих святых и ангелов; они побледнеют перед ним. Какая дьявольская сила! Он у меня просто выскочит из полотна, если только хоть немного буду верен натуре. Какие необыкновенные черты!- повторял он беспрестанно, усугубляя рвенье, и уже видел сам, как стали переходить на полотно некоторые черты. Но чем более он приближался к ним, тем более чувствовал какое-то тягостное, тревожное чувство, непонятное себе самому. Однако же, несмотря на то, он положил себе преследовать с буквальною точностью всякую незаметную черту и выраженье. Прежде всего занялся он отделкою глаз. В этих глазах было столько силы, что, казалось, нельзя бы и помыслить передать их точно, как были в натуре. Однако же во что бы то ни стало, он решился доискаться в них последней мелкой черты и оттенка, постигнуть их тайну. Но как только начал он входить и углубляться в них кистью, в душе его возродилось такое странное отвращение, такая непонятная тягость, что он должен был на несколько времени бросить кисть и потом приниматься вновь. Наконец он уже не мог более выносить, он чувствовал, что эти глаза вонзались ему в душу и производили в ней тревогу непостижимую».

Стоит сказать, что ростовщик обратился с просьбой писать себе портрет тогда, когда почувствовал приближение своей смерти. Также, он не скрывал, что через портрет хочет продолжить своё существование в земном мире, что ему необходимо держать деяния под своим контролем, и его душа непременно должна продолжать свою жизнь.

Влияние ростовщика, ощутил на себе художник сразу после написания портрета. Прожигающая суета впечаталась в его сознание, он поспешил избавиться от портрета, но и это не избавило его от душевных мучений. А какой ужас охватил его, когда он узнал, что одному из его учеников наказали написать картину для одной из церквей! «Нет, не дам же молокососу восторжествовать!- говорил он.- Рано брат, вздумал стариков сажать в грязь! Ещё, слава богу, есть у меня силы. Вот мы увидим, кто кого скорее посадит в грязь». Такая реакция кажется совсем бессмысленной, так как злился художник на своего же ученика! На деле, он должен был гордиться им! Ведь немало в том и его заслуг, но гнев его был неотступным. Но этот художник, оказался многим мудрее Чарткова. «Нет, это Бог наказал меня; картина моя поделом понесла посрамленье. Она была замышлена с тем, чтобы погубить брата. Демонское чувство зависти водило моей кистью, демонское чувство должно было и отразиться в ней.»

Когда художник узнал, что писаный им портрет ростовщика, портит судьбу уже не одному человеку, он понял какой грандиозный ущерб, он нанёс своей кистью, какую беду он сотворил. Он искал пути искупиться, он искренне жаждал раскаяния, мучения терзали его, но он нашёл единственно правильный выход. Он решил приблизиться к Господу, дабы снять с себя все чертовские узы. Сначала он ушёл в монастырь и там соблюдал наистрожайший режим, чтобы физически ощутить ту боль, которую он принёс другим людям. Настоятель монастыря, однажды, прознав об умениях художника, попросил его написать икону, но тот наотрез отказался, так как руки его были «испачканы» тёмною силой. Художник понимал, что даже в монастыре он немощен, что не может очиститься полностью. Тогда он ушёл в отшельничество, он жил в полном одиночестве, но понимал, что это то, что ему необходимо. Он искал самоотверженья, которое присуще лишь святым.

И вот в один день, он достиг того самого слияния с божественной энергией, он проникся высшей сутью. «Теперь я готов. Если Богу угодно, я совершу свой труд. Предмет, взятый им, было рождество Иисуса. Целый год сидел он за ним, не выходя из своей кельи, едва питая себя суровой пищей, молясь беспрестанно. По истечении года картина была готова. Это было, точно, чудо кисти. Надобно знать, что ни братья, ни настоятель не имели больших сведений в живописи, но все были поражены необыкновенной святостью фигур. Чувство божественного смиренья и кротости в лице пречистой матери, склонившейся над младенцем, глубокий разум в очах божественного младенца, как будто уже что-то прозревающих вдали, торжественное молчанье поражённых божественным чудом царей, повергнувшихся к ногам его, и, наконец, святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, - всё это предстало в такой согласной силе и могуществе красоты, что впечатленье было магическое. Вся братья поверглась на колена пред новым образом, и умилённый настоятель произнёс: «Нет, нельзя человеку с помощью одного человеческого искусства произвести такую картину: святая, высшая сила водила твоей кистью, и благословенье небес почило на труде твоём».

Для художника это была наивысшая степень похвалы.

Между тем, он не видел своего сына, который и повествует нам эту историю в произведении полных двенадцать лет и тогда, молодой человек собирался в Италию, к своей мечте, оставалось лишь проститься со своим отцом. И встреча их состоялась.

Я считаю, что в последнем диалоге отца и сына, кроется весь глубокий смысл, заложенный в этой повести. Отец открывает сыну все познанные им истины и указывает на правильный путь. «Намёк о божественном, небесном рае заключён для человека в искусстве, и по тому одному оно уже выше всего. И во сколько раз торжественный покой выше всякого волненья мирского; во сколько раз творенье выше разрушенья; во сколько раз ангел одной только чистой невинностью светлой души своей выше всех несметных сил и гордых страстей сатаны,- во столько раз выше всего, что ни есть на свете, высокое созданье искусства. Всё принеси ему в жертву и возлюби его всей страстью. Не страстью, дышащей земным вожделением, но тихой небесной страстью; без неё не властен человек возвыситься от земли и не может дать чудных звуков успокоения. Ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое созданье искусства. Оно не может поселить ропота в душе, но звучащей молитвой стремится вечно к Богу».

Это слова человека действительно испытавшего тяжёлые испытания, человека, сумевшего побороть в себе тёмные стороны и открыть душу свету.

После прочтения этого отрывка повести, мне вспомнились слова пушкинского Моцарта «Гений и злодейство - вещи несовместимые». Вне сомнения это, также, правда. Искусство - есть свет, есть надежда, и есть все одухотворённые стороны жизни. Также, слова художника напомнили Нагорную Проповедь Иисуса Христа. В ней также содержатся посланные свыше и наделённые глобальным смыслом наставления.

Единственным желанием старого художника была просьба, обращённая к сыну, чтобы тот навсегда уничтожил портрет ростовщика, который вселял в сердца людей убивающее беспокойство и жестокость. Сын дал слово осуществить эту просьбу. Он чувствовал бесконечную благодарность за сказанные отцом слова. « Никогда в жизни не был, я так возвышенно подвинут. Благоговейно, более, нежели с чувством сына, прильнул я к груди его и поцеловал в рассыпавшиеся его серебряные волосы. Слеза блеснула в его глазах». Эта слеза определённо означала многое…

Пятнадцать лет сын художника не встречал портрета, который был бы похож на ростовщика, запечатлённого на нём. И вот, на аукционе, он встретился глазами с дьявольским взором старика. Он поведал эту историю всем собравшимся, чтобы избавить от манящего желания овладеть этим портретом. Когда он закончил свой рассказ, его взор обратился к этому преисполненному демонической силой произведению, а за ним взгляды и всех собравшихся. «Но к величайшему изумлению, его уже не было на стене. Невнятный говор и шум пробежал по всей толпе, и вслед за тем послышались явственно слова: «Украден». Кто-то успел уже стащить его, воспользовавшись вниманьем слушателей, увлечённых рассказом. И долго все присутствовавшие оставались в недоумении, не зная, действительно ли они видели эти необыкновенные глаза или это была просто мечта, представшая только на миг глазам их, утруждённым долгим рассматриванием старинных картин».

Так заканчивается произведение «Портрет». Гоголь оставил над концом притягательную завесу тайны. Мы так и не узнаём, что же дальше произошло с этим мистическим портретом, действительно ли кто-то украл его? Этот вопрос остаётся неразгаданным, что, безусловно, делает это произведение ещё более интересным. Одно стало ясным: зло не искоренилось, а действительно пошло бродить по свету.

Интересно поразмышлять, почему же Гоголь дал повести название «Портрет»?

У меня на это несколько вариантов. Основной, конечно же, это то, что именно портрет ростовщика играет в повести основную роль, вокруг него ломаются судьбы и вершатся дурные поступки. Далее, Гоголь, возможно, хотел сделать портрет современного общества, то есть отразить в этой повести то, чем живут сейчас люди, дать им характеристику, иногда умело надсмеяться и оголить все, пусть даже и плохие стороны. А возможно, Гоголь писал свой собственный портрет, со своими противоборствами, тёмными и светлыми началами, может, он хотел создать портрет своего отношения к искусству, портрет своей души. Возможно, хотел отдать должное всеобъемлющей силе искусства.

В своём произведении Гоголь упоминает Данте. Это совсем не случайно, ведь Данте как никого другого волновала идея искупления греха, её же коснулся и Гоголь. Данте широко раскрывает эту тему в своей «Божественной Комедии». Между ней и «Портретом» можно найти еле заметную параллель, ибо присутствует некая схожесть.

Стиль, в котором написан «Портрет» совсем не похож на остальные Гоголевские произведения. Очень часто Н.В.Гоголь использует такие обороты как «точно; будто бы», это придаёт тексту таинственности и наполняет мистическим смыслом, нам предоставляется простор для воображения. Такая манера, кстати, была позаимствована у Пушкина.

Известно, что Пушкин являлся для Гоголя подлинным кумиром, он стремился перенять у него основы ремесла, возможно, стать чуточку похожим. Гоголь зачастую равнялся на Пушкина, к тому же ему было к чему стремиться, он всегда следил за новыми творениями последнего, отбирая из них надобные детали. Пушкин же в свою очередь даже подарил Гоголю идею произведения «Мёртвые Души». Хотя, Гоголь и учился на литературе Пушкина, черпал оттуда нужную информацию, эти два автора всё же совершенно отличаются друг от друга. Стоит ли говорить о том, что оба они сейчас навеки заняли свои места в мировой классической литературе.

Гоголя всегда манили и притягивали мистические темы, он касается их практически в каждом своём произведении и в отличие от других авторов никогда не оспаривает существование в природе демонических сил. Это стало почти визитной карточкой Гоголевской литературы, сплошь у него тайны и необъяснимые происшествия, битва добра и зла. Часто, Гоголь оставляет лазейки для тёмных сил даже в тех произведениях, где добро должно победить зло, и это верно. Ведь его повести приближены к жизни, а в жизни сказок не бывает и зло всегда окружает нас, просто порой не совершает нападений.

Так и в повести «Портрет» конец сначала предполагался совсем другим. В финальном эпизоде, на аукционе, при обращении всех взглядов к картине с ростовщиком все должны были лицезреть пустое полотно, зло должно было уйти из мира, но Гоголь говорит нам о том, что, к сожалению, оно никуда не делось, и будет продолжать вершить свои тёмные дела.