Письма-воспоминания о Валентине Михайловне Новиковой

«Память сердца»… Впервые эти слова я услышала в нашей Брединской центральной библиотеке на встрече с ее членами Блиновой Марией Борисовной и Веревченко Ниной Алексеевной. Оказывается, так называется организация обездоленных войной сирот – Челябинская региональная общественная организация «Память сердца. Дети погибших защитников Отечества». Невольно возникают вопросы: Что это за организация? Чем она занимается? Каковы цели этой организации? Попытаюсь узнать об этом больше.

В истории нашей страны все перемены происходят радикальнее, чем где-либо. Перевороты, революции, войны. Вполне возможно, что что-то важное для сохранения связей между временами может оказаться утерянным, недоступным. За всем этим – человеческие жизни и судьбы, тесно переплетенные между собой.

Война 1941-1945гг. принесла много горя не в одну семью… Это самое трагическое событие в жизни людей. Война несет с собой боль и утрату, жестокость и разрушение, страдания многих людей и, в первую очередь, детей. Как оказалось, это сейчас самая большая по численности и социально незащищенная категория свидетелей войны. Именно они должны стать объектом внимания и помощи со стороны общества. Для защиты своих прав эти люди объединились в организацию «Память сердца. Дети погибших защитников Отечества».

Сколько погибло на фронте людей? И не сосчитать… А сколько осталось сирот? Вдвое больше… А кто про них вспомнил? Вопрос без ответа… Позаботиться о них должно было государство, но вот сделало ли оно это? Это и будет главной проблемой моей работы.

Гипотеза: Возможно, что государство все сделало для того, чтобы оказать помощь детям погибших в Великую Отечественную войну, установило правовые и организационные основы оказания им социальной помощи, чтобы признать на государственном уровне тяжелый жизненный путь детей, потерявших своих родителей в боевых действиях и присвоить им статус «Дети погибших защитников Отечества».

Я задалась вопросом: «А было ли детство у мальчишек и девчонок военного времени. Каким оно было? И как сегодня живется им, свидетелям той страшной войны?» Современному молодому поколению доступно многое: жить с любимыми и любящими родителями, получать образование, иметь право на самоопределение в жизни, ходить в кино, театры, читать книги, заниматься спортом и многое другое. А как было тогда, в то время, в страшные годы войны, у наших сверстников? Ведь эти люди еще живы и это наши бабушки и дедушки.

В своей работе я использовала документальные материалы: фотографии, письма, статьи из газеты «Путь Ильича», опиралась на книгу «Судьбою не обласканные дети», где отражены затронутые мной вопросы. Эти документы наполнены таким горем и такой болью, которые не утихнут и по прошествии многих лет. С этих страниц обращаются к нам наши сверстники: мальчишки и девчонки, лишенные радости детства войной. Мы не имеем права о них забывать, память о них – наша совесть, наша боль. И тот, кто почувствует эту боль, как свою, никогда не допустит повторения того кошмара, имя которому – война.

И вот они передо мной, письма-воспоминания детей павших защитников Отечества… Их много, более ста… Написанные корявым почерком, с орфографическими ошибками, не всегда правильным литературным языком…. Но в этих письмах страшная правда войны, которую не найдёшь в учебнике истории.

Вот она, страшная правда войны: «Что память сохранила о тяжёлых военных годах? Мой папа, Марулин Максим Иванович, родился в 1902 году в п. Наследницком Брединского района.

Папа! Какое простое слово «па-па», но для меня оно очень трудное, произнести нельзя, кажется, что оно не так звучит, я разучилась говорить это слово. Последний раз я его произносила, когда мне было 5 лет, то есть 65 лет назад. Как мы жили? Большинство семей жили так же плохо, как и мы: впроголодь, раздеты, разуты. За 4 года обносились так, что чуть-чуть прикрывали наготу. В школу ходили в одежде и обуви от старших. Если можно было ещё носить, перешивали, латали, чинили и ходили в этом. Хлеб чёрный, липкий, 300 грамм на одного человека» (Абгарян Анна Максимовна, п. Бреды).

«Мама пошла работать дояркой, видели мы ее только ночью. С нами была старшая сестра, мы ее звали нянькой, а этой няньке было всего 10 лет.

Паек давали только на рабочие руки, то есть маме, а нам ничего. Давали мукой из отходов, из нее варили затируху, ели ее без хлеба. Выручал огород, сами его копали, сажали и поливали. Да еще картошка была, второй хлеб. Все огороды копали вручную, да тогда все делали руками, большую часть тракторов забрали на фронт, а те, что остались, были в бригадах. Так что детства у нас и не было» (Агафонова Анна Петровна, п. Андреевский).

«Я закончила 5 классов и пошла работать. Мама работала с темна до темна. Работали все под лозунгом «Всё для фронта, всё для Победы!». Только очень обидно за матерей – вдов, нигде их не вспоминали, не почитали, и не было у них никаких льгот. Когда отмечали 40-летие Победы, всех участников Великой Отечественной войны вместе с женами пригласили на банкет, а вдовы как были одни, так и остались никому не нужными. Пишу, а сама плачу, очень за них обидно. Папа, Каплин Петр Афанасьевич, погиб 25.02.1943 года в п. Хлопово Тульской области» (Бубнова Нина Петровна, с.Сосновка).

«Часто вдовы, потерявшие мужей, собирались на праздник дня Победы. Собирались и горевали по своей доле, сетовали, что тех, кто вернулся живыми, приглашали на празднование, дарили подарки, помогали чем-то в хозяйстве, а о них, чьи мужья сложили головы за свободу, за Родину, даже не вспомнили, даже не находилось добрых слов, чтобы поздравить с праздником» (Иванова Виктория (внучка), с. Андреевка).

«Нас, детей, у матери оставалось четверо. Всех надо было накормить, обуть, одеть, учить в школе. Мать изо всех сил пеклась о нашем благополучии. Питались, как могли и чем могли. Летом выручала трава. Каждый из нас знал, какую траву есть можно, а какую нет. Иногда ошибались. Слава Богу, травы в степи хватало, в лесу, на берегах Синташки. И животы, казалось, набиты, а есть постоянно хотелось. Оладьи из лебеды, суп из крапивы, щавеля, кислятки. Корни чекана, солодки. Просвира, ягоды, грибы. И много чего еще, чем богата земля наша. Даже хлопковый жмых был деликатесом, привезенный однажды для скота. Все шло в пищу. Зимой – хуже, и травы-то нет, и ложки зимой смерзались в шкафу. Чтобы не замерзнуть, спали все вместе под одним ватным одеялом, тесно прижавшись друг к другу. Место мое было у материнских ног. Подолгу дышал в мамины пятки, согревая их, пока не засыпал. Вечером не хотелось залезать под холодное одеяло. Утром не хотелось покидать теплый уют…

Воспоминаний горьких не перечесть, хотя бы этот, казалось бы, безобидный эпизод. Был как-то раз в соседском доме. Светло и радостно. Атмосфера праздника царила в доме – папа вернулся с фронта. Веселое гоготание. Неугомонный лепет детишек, усевшихся на руках и ногах их отца и ласково прильнувших к нему …

Стоял я на пороге счастливого дома, насупившись, с понуро опущенной головой. И сам пугаясь возникшей вдруг злобной зависти, смотрел исподлобья на счастливых соседских ребятишек. У них есть папа. А я был совсем чужой для них и, казалось, для всего мира. Меня никто не ждал. Не пригласили хотя бы постоять рядом с чужим папой, дотронуться до его медалей. Тут уж не до ласки. Они просто меня не замечали, увлекшись семейной идиллией. Не выдержал я, во мне что-то перевернулось, слезы хлестанули из глаз. Резко развернулся и выскочил с ревом: «А где же мой папа? – обращаясь неизвестно к кому. – Папа, где же ты?»

У кого искать жалости? – только у мамы. Мать с плачем успокаивала меня. Не могла она тогда толком объяснить, почему нет папы. Не укладывалось в детском понимании, почему у кого-то должен быть папа, а у кого-то – нет. Эхо войны тяжелым жерновом прокатилось по каждому из нас. В тяжелые годы войны и после нее мы, дети погибших на фронте в Великой Отечественной войне отцов, сироты войны, пострадали не меньше, чем другие. И об этом забывать нельзя» (Козлов Виктор Семенович, п. Бреды).

«Помню, у подружки отец присылал посылки с хорошими вещами, говорили, германские. Мать их носила, перешивала на своих детей, они ходили нарядными, а потом он вернулся с войны и опять понавёз подарков. Мне было обидно, что у меня- то папы нет. Он погиб в 1943 году. Ещё у одной подружки отец вернулся с войны невредимым. Я приду от них, залезу на русскую печь и плачу украдкой от мамы, и долго ждала, что папа вернётся и постучит в окно. После войны забыли, что есть дети-сироты, что молодыми остались вдовы, которые не покладая рук, не зная отдыха, трудились, восстанавливали разруху.

Мама до самой смерти на Девятое мая плакала. После митинга у памятника жёны вернувшихся мужей с фронта шли с мужьями в столовую на угощение, а для вдов и ласкового слова не находили. Нас, детей-сирот, не считают даже членами семей погибших наших отцов нам за них и льготы никакие не положены. Надбавку к пенсии и то не нашли нам, потому что мы не члены семьи погибших». (Баталова Валентина Григорьевна, п. Наследницкий).

«После войны пошли в школу, учились мы в уцелевших домах, в две смены. Столов наставили, писали в немецких книгах между строчек. Одеть, обуть нечего, до школы босиком ходили, ноги красные. Бабушка шубу свою мне дала, и варежек не надо было, рукава длинные, почти до земли. Сумок не было, мама сшила мне из тряпок пакет, платье в цветочек. Так и ходили в школу. Книг не было, одну давали на пять человек, по очереди передавали друг другу, а иногда принесут ночью, света нет, поплачешь и идешь в школу с неподготовленными уроками. Школа находилась далеко, километров пять. Темно утром, страшно, идешь - кабаны, олени встречаются, а мы боимся. То бабушка, то мама нас провожали». (Крутова (Кагунова) Анна Ивановна, п. Бреды).

«У всех детей военных лет, у которых погибли отцы, детства не было. На их детские плечи легли все семейные тяжести. Были эти дети еще долго холодными и голодными.

Только обидно, что дети погибших на войне отцов забыты нашим государством совершенно. Где в стране или за пределами случится беда (наводнение, землетрясение), быстро находят средства на эти беды. Вот только дети отцов, отдавших свою жизнь за Родину, проливших всю свою кровь для счастья на земле, остались обделенными, для них не создали фонда средств, для них нет денег.

Собрали мы все справки о гибели отцов, дали нам удостоверения, что мы дети погибших, и все. Лежат эти удостоверения и никакого значения не имеют. Ну, дали ещё пособие кому на 5 зубов, кому на 10 зубов вставить протезы. Так это капля в море». (Партко Валентина Александровна, п. Бреды).

«Наши матери стали вдовами в 26-28 лет. Они работали день и ночь в колхозе. За свой труд получали палочку на бумаге, означавшую трудодень. Непосильный труд скоро состарил наших матерей. Им удалось вырастить, выучить нас. Мы, сироты, все выжили…

До сей поры плачет сердце, как только нахлынут воспоминания о погибших. Сейчас уже умерли наши матери, вдовы павших, половина детей умерло. Скромно жили и тихо умерли.

Часто пишут о ветеранах, о том, что праздник Победы принес радость в каждый дом участника войны и ни один не был обделен вниманием и заботой. Только дети погибших защитников Отечества остались без отцовской ласки и обделены вниманием и заботой государства. Мы, дети, сироты войны, с малых лет работали и не были обузой для государства, и сейчас, отработав по 30-40 лет, получаем мизерную пенсию, которой едва хватает на оплату коммунальных услуг, лекарств. Нам досталась с малых лет безотцовщина, война отняла у нас детство, сейчас старость и жуткая жизнь при таком трудовом стаже. Стыдно!». (Митрофанова Александра Алексеевна, п. Бреды).

«Теперь мы пенсионеры, а Родина молчит. Вспомнит ли кто о нас? Очень голодная и тяжелая была вся послевоенная жизнь матерей, вдов и нас, детей, это сказалось и на нашем здоровье. Семьи солдат, вернувшихся с войны, жили намного лучше нас. Их отцы остались живы. Они работали, у них родились еще дети. Позже для них были введены всяческие льготы и привилегии, которыми долгие годы пользовались и пользуются не только отцы, но и их дети. Да! Это заслуженно. Они получали подарки и продуктовые наборы, квартиры и дефицитные вещи, но не мы!... Дети блокадников и репрессированных родителей тоже имеют льготы. Но не мы! Мы оставались за бортом, забытыми и никому не нужными. Почему? Почему такая несправедливость остается до сих пор? Мы не согласны! Сейчас как никогда каждому из нас нужна помощь и поддержка моральная и материальная.

Да, мы все давно постарели. Многие измучены безденежьем и болезнями, жестокостью и несправедливостью.

Сможет ли государство смягчить наши души в оставшиеся годы нашей жизни? Обогреет своим, хотя и запоздалым, вниманием, своей заботой и материальной поддержкой? Очень бы хотелось в это верить! Очень бы хотелось на это надеяться!» (Пушкарева Анна Ивановна, п. Бреды).

«У Победы – женское лицо! В каждой чёрточке этого лица - женская надежда на мир, женский труд, жажда материнства. Мало счастья выпало на долю женщин, про- шедших через войну, но и крупицы счастья они берегли особо. Дождаться, встре- тить, поддержать, выходить. Никто, кроме женщины, не способен на это. Только одна – вечная, терпеливая труженица в холодной избе и на скудном поле. Да и к кому бы шёл через войну мужчина, если б не к ней? О ком помнил, на кого надеялся, к кому возвратился? …Когда возвращались мужья, сыновья и братья, это на женские лица ложился свет встречи, а если не возвращались,– тень вечной утраты, не их ли касалась лиц?.. Фронтовых писем у бабушки не осталось, она даже не получила похоронки. О гибели мужа она узнала из письма однополчанина. Это самая дорогая реликвия в шей семье. Невыносимо больно читать это письмо даже сейчас, ведь в нём со словами поздравления с Днём Победы, умерла её последняя надежда на возвращение мужа…

В майский день под цветущими яблонями собираются, увы, не все.…Нет в живых уже и моей бабушки, а нам, внукам, на память остались лишь два снимка». (Пояркова Ирина, п. Бреды).

«Нашего отца, Завалишина Бориса Тимофеевича, забрали на фронт в 1941 году, сразу в начале войны, когда мне было 2 года 7 месяцев, а сестрёнке - 7 месяцев. А уже зимой 1942 года получили похоронку. Мама и бабушка очень плакали, а мы не понимали, почему они плачут. С тех пор мы не знали, как звучит слово папа, никогда руки отца не приласкали нас. А дальше жили так, как большинство детей, у которых отцы были на войне. Когда забрали папу на фронт, мы свою маму почти не видели: ведь вся колхозная работа легла на плечи женщин и подростков – детей. С ранней весны до глубокой осени мама была в поле, с раннего утра до темноты пахали землю, засевали её, косили сено, убирали зерно. И делали всё в основном на быках и лошадях. Однажды, когда маму мы долго не видели, сестрёнка спрашивает у бабушки: «Бабушка, а что, нашу мамку волки съели?». Тогда волки бегали, особенно по ночам, прямо по улицам деревни.

Больших домов было мало, в основном небольшие избушки с земляным полом, землянки, которые зимой задувало снегом с головкой и соседям приходилось от- капывать дверь, чтобы хозяева вышли на улицу. Нам с сестрой было лучше, чем детям других семей : мы были под присмотром бабушки. Она варила «кулагу» из ржаной муки и ягодами вишни, собирала колоски, из которых молола муку.

Печи в то время топили кизяком и мы, девчонки, делали его дома и ходили делать к другим хозяевам. За это нас кормили, а те, кто был побогаче, кроме этого, давали еще 2-3 рубля. Кизяк делали из навоза: раскидывали кучу в виде круга, возили на быках воду в сбитой деревянной ёмкости, поливали водой навоз, месили лошадью. Потом делали кизячины с помощью станка (похожий изображен на фото), только меньше размером. Станок укладывали на доску, смоченную водой, накладывали в станок смешанный навоз, утаптывали ногами, уносили за ручку станок в определенное место, переворачивали, и кизячины ложились на землю . Когда кизячины подсыхали, их переворачивали, потом складывали в кучи для топлива . Разжигали кизяк кусочками дерева. Похожим способом делали кирпичи из глины и песка для того, чтобы сложить печь.

Койки в домах были редкостью, поэтому спали на печках, на сделанных скамейках, а в домах–пятистенках (2 комнатах) пользовались полатями. Полати – это когда на расстоянии 50-60см. от потолка укрепляли деревянный брус, на него ложили потолще доски – вот и полати. Теперь клади на доски матрац или старые фуфайки, подушки, одеяло и спи: тепло и хорошо. Залазить на полати и слазить и с них нужно было с печи.

В 1946 г. я пошла в школу. Писать было нечем и не на чем: не было чернил и тетрадей, чернила делали из сока свеклы и сажи. Пока пишешь, чернила яркие, а как высохнут, бледными становятся. В классе были ученики разных лет рождения, начиная с 1933 года по 1939 год включительно. Обуви и одежды не было, ходили кто в чем мог, осенью и весной, только сойдёт снег, в основном босиком . В 1949-50 г. привезли в деревню туфли на деревянной подошве с каблуком – вот радость была : девчатам накупили и даже некоторые ребята надевали и ходили в школу. А как я радовалась, когда в 1951 году мне купили галоши по ноге, и я в этих галошах сдавала экзамены…

Наше поколение, выросшее без отцов, клеймилось «безотцовщиной». Поразительно, но к нам относились с презрением. Почему? Дело здесь не только в льготах и даже не в том, что целое поколение забыто. Наши отцы погибли не на дискотеке в клубе «Хромая лошадь», а на войне, защищая этих же всех людей. И подлинная память о павших защитниках – это забота об их семьях. На такую память рассчитывали наши отцы. А теперь мы, дети, даже не считаемся членами семей, погибших участников войны. Тогда кто же мы?» (Сычугова Клавдия Борисовна п. Рымникский, Блинова Мария Борисовна п.Бреды).