Горькая память о войне

Моя сгорбленная, вся седая старенькая бабушка, как я люблю тебя! На самом деле старенькая бабушка, я ее так называю, это моя прабабушка, но приставка "пра" делает слово грубым, и оно перестает быть теплым и ласковым, как все бабушки, как моя бабушка Тома.

Когда-то я увидела сон, мне приснилась война: все серое, люди бегут, слышны взрывы, еще чуть-чуть и враги будут на том месте, где стою я. Что же мне делать? Куда бежать? Мне так страшно! И вот я, маленькое существо, пытаюсь руками разрыть ямку, лишь бы только спрятаться в ней, закрыть глаза, уши и ничего не видеть и не слышать! Страшно!.. Очень страшно! Это слово можно повторять бесконечно! Война, страх, ужас, боль, горе…

Почему мне, девочке двадцать первого века, приснился такой сон? Войну я видела только в кино, да еще бабушка рассказывала, а я всегда, приезжая к ней в гости, с интересом слушала ее историю и всегда просила что-нибудь еще вспомнить, хотя это слово будет неуместным, потому что такое забыть нельзя, воспоминания просто врезаются в память, живут с тобой всю жизнь!

Самое главное – это не стать рабом боли, горя, страха! Как, пережив ужасы войны, остаться человеком?

Мы тихонько сидим в маленькой бабушкиной комнатке, я прижалась щекой к её рукам, они уже не такие мягкие как раньше, но все такие же добрые и родные.

«...Когда началась война, мне было четырнадцать. Севастополь начали бомбить с первых дней. Тогда 22 июня 1941 года у нас был выпускной вечер, в школе было два выпускных класса – седьмой и десятый. Жизнь была полна надежд. Город сиял огнями. Мы гуляли на Приморском бульваре. Вдруг грохот разрывающихся бомб, по радио объявляют воздушную тревогу. Город сотрясался от ударов! Все думали, что это очередное учение. Но, к сожалению, уже через несколько минут мы поняли, что произошло что-то очень страшное. На улицах появились первые убитые. Еще сегодня ты здоровался с человеком, а вот теперь лежит безжизненное тело... Только на следующий день сообщили, что началась война.

Город бомбили ежедневно. Мы с мамой рыли окопы на окраинах, папа записался в ополчение, старшие братья ушли на фронт. Когда немцы уже входили в Крым перестали выдавать пайки. Ужесточились бомбежки, город горел, мы остались совсем без еды, правда, однажды осколком убило лошадь, и у нас появилась конина, а хлеб мы собирали в окопах, там лежали наши убитые солдаты. Лето, жара — трупы разлагаются, а хоронить некому, завяжешь нос платком и ползешь, вдруг в каком вещевом мешке или в кармане печенье галетное осталось.

Если еду еще хоть как-то найти можно было, то воду нет... Город стоит на берегу моря, столько воды вокруг, да ей не напьешься – горько-соленая. Рыли глубокие колодцы, появится мутная водичка, зачерпнешь кружкой – бульк – и она ушла еще глубже!

После беспрерывного обстрела немцы вошли в разрушенный город. Солдаты стали расселяться по домам. В наш дом тоже пришли. Первое, что они сделали – это убили нашу собаку и зарезали поросенка.

Когда немцы вошли в город, с едой и питьем стало полегче. Но появилась другая опасность: людей угоняли на работу в Германию.

Я заболела тифом, немцы к нашему дому подходить боялись – болезнь-то страшная, не все выживают, но я выжила, меня мама выходила, а как выздоровела, мы в горы, в Крымские пещеры ушли, чтоб в Германию не угнали. Но что должно было случиться, того не избежишь, думали опасность миновала, вернулись, и в тот же день 6 мая 1944 года я, мама и папа оказались на пристани, в Южной бухте, нас готовили к отправке в Констанцию, а затем в Германию. Из Севастопольской бухты вышли пять грузовых барж с людьми, а к месту назначения дошли только две, три других потопили советские самолеты, они бы и дальше бомбили, да мы растолкали обезумевших немцев, выскочили на палубу и стали платками махать. Так и нам самолеты крыльями махнули и улетели, а с ними страх погибнуть от рук своих же и маленькая надежда на спасение. Те, кто доплыл до берега, со слезами целовали землю, хоть она и была нам чужой. Уже потом мы узнали, что через несколько дней после нашего отъезда, Севастополь освободили.

Так мы оказались в Австрии, на рынке рабов, да, именно рабов, всех: мужчин, женщин загнали в баню, а потом выдали форму с нагрудным знаком "ОСТ", управляющий набирал работников на графский сахарный завод, причем при отборе его помощники заглядывали людям в рот, смотрели зубы, как это делают при покупке лошадей.

Так я с родителями оказалась за колючей проволокой в деревне Руцендорф. Кормили нас один раз в сутки похлебкой из листьев свеклы, хлеб давали один раз в неделю.

Знаешь, внученька, я больше всего на свете хотела хлеба, нет, не пирожного, а хлеба, такого теплого, белого, вкусного, я и сейчас больше всего люблю хлеб…»

Ласковый солнечный лучик запутался в белых волосах бабушки, она немного щурится от солнечного света. Я внимательно смотрю в её глаза, они чуть мутноватые от старости, но все такие же живые, слезинка вот-вот готова выкатиться, и бабушка смущенно смахивает её, будто что-то попало в глаз. Солнечный лучик тихонько скользнул на пол, в комнате тихо. Я не тороплю бабушку продолжать рассказ, слишком тяжелы воспоминания.

«…Мы должны были обрабатывать сахарную свеклу. Надсмотрщики плетками подгоняли – не отдохнешь. У меня там почему-то нога отказала, волочить приходилось, совсем не двигалась, такая тяжелая была, но работать все равно надо было наравне со всеми, а то... Нога потом прошла, одна молдаванка помогла. Там на работах и молдаване, и французы, и украинцы, и венгры были, люди, как могли, помогали друг другу.

Жили мы в бывшей конюшне, спали на соломе. Одежду выдали один раз за все время пребывания. Она состояла лишь из платья для женщин и штанов и рубахи для мужчин. А вместо верхней одежды пользовались одеялом. На ноги выдавали деревянные башмаки. Если на улице дождь, промокнешь весь, продрогнешь, и ночью не согреться, укрываешься все тем же одеялом, мокрым. Как мы не простывали, я не знаю, организм, наверное, знал, что лечить никто не будет, и не расслаблялся – главное выжить. И люди жили, влюблялись и даже семьи создавали. Но каждый день, в любую погоду, с тяпкой, с вилами, с мотыгой работай, работай, работай, руки в кровь стирали, хорошо, что мама с папой рядом были, вместе все-таки легче.

Так в Австрии мы прожили почти год. 23 апреля нас освободили, мы дождались этого счастливого дня. Два месяца мы жили в Братиславе, где нас лечили и кормили. А потом дорога домой, разрушенный дом, нехватка еды, работа по восстановлению города. Но все это уже было совсем по-другому, потому что мы победили, мы выстояли! Потому что пришла долгожданная Победа!» Слезы...

Мы плачем вместе. Я так люблю свою бабушку, а она всегда говорит, что самое большое её счастье, это все мы: дочка, зять, внучки, их мужья и правнучки. А ведь все мы живет только благодаря поколению, на долю которого пришлась война. Это они с оружием в руках, в тылу, в плену, кто как мог приближали свою победу, нашу победу над фашизмом.

Радость Победы переполняет сердца стариков. Сколько им пришлось пережить! Послевоенное трудное время, люди восстанавливали то, что, казалось бы, невозможно восстановить: дороги, мосты, заводы и даже целые города.

Поколению, пережившему войну, еще не раз приходилось отстаивать свое право на жизнь: по мнению сталинского правительства советский человек не мог оказаться в плену, не должен был работать на врага, а ведь люди попадали туда не по своей воле.

В девяностые годы, спустя пятьдесят лет немецкое правительство приняло решение оплатить труд тех, кто в годы войны рабски работал на их страну. Люди годами ждали компенсации, не все дожили до этого момента. А ведь еще необходимо было доказать, что ты действительно работал в Германии.

Не так давно малолетним интернированным дали прибавку к пенсии, частично приравняв их к участникам Великой Отечественной войны. А вокруг слышны недовольные окрики молодых: «Сколько можно этим старикам прибавлять? Зачем им столько денег, все равно все герои в земле лежат!» Или еще лучше: «Да пусть бы нас немцы захватили, мы бы тогда жили лучше!» Сколько злости в вас люди! Моя старенькая бабушка всегда говорит про таких, что это они так по незнанию рассуждают, рассказать им просто о войне некому.

Говорят, что мы с бабушкой похожи, мне бы очень хотелось, чтобы это было так, и не потому, что в ней, восьмидесятитрехлетней, еще видна былая красота, а потому что она добрая, мудрая, потому что она любит людей.

У моей бабушки есть мечта: еще раз оказаться в своем любимом городе, где дома из белого ракушечника и синее-синее море, в Севастополе. Пусть ее мечта исполнится! Пусть на нашей земле будет больше добрых людей и никогда не будет войны!