Античность в поэзии золотого и серебряного века

В произведениях А.С.Пушкина античность проявляется в стихотворном метре – гекзаметре, которым он пишет небольшие произведения.

В первую болдинскую осень поэт создает четыре пьесы, писанные античным антологическим размером. Под общим заглавием «Анфологические эпиграммы» они были опубликованы в «Северных цветах на 1832 год». По-видимому, первым по времени создания было стихотворение «Труд», написанное в связи с окончанием работы над «Евгением Онегиным» (ночь с 25-го на 26 сентября 1830 г.). В стихотворении «Труд» представлен момент расставания с завершенным произведением, передано чувство «непонятной грусти», охватившей поэта. Среди других «Анфологических эпиграмм» Пушкина стихотворение «Труд» выделяется отчетливо выраженным лирическим началом, которое довольно редко встречается в гекзаметрической эпиграмме, тяготеющей к эпическому тону.

К стихотворению «Труд» по времени создания — 1 октября 1830 г. — примыкает «Царскосельская статуя», представляющая собой не декламационную, как прочие «Анфологические эпиграммы», а экфрастическую эпиграмму. Основная тема пьесы — тема «чудесного» превращения печально склонившейся над разбитым кувшином «девы» — традиционна для экфрастической эпиграммы, воссоздающей преображение временного в вечное, живого — в произведение искусства. Классические образцы таких эпиграмм содержит Греческая антология.

Итак, тема стихотворения Пушкина – прекрасная статуя, напоминающая об античном эталоне красоты.

Две другие «анфологические эпиграммы» Пушкина были написаны в один день — 10 октября 1830 г. В основе сюжета «Рифмы» лежит оригинальный пушкинский миф о любви Аполлона к нимфе Эхо и рождении от нее дочери Рифмы. Естественно думать, что, создавая миф, поэт в той или иной мере ориентировался на поэму Овидия «Метаморфозы», тем более что история происхождения Рифмы от нимфы Эхо и воспитания ее вместе с музами Мнемозиной сама по себе близка к теме «превращений»: звук, повторенный эхом и закрепленный «памятью строгой», становится рифмой.

И в самом деле «Рифма», как мозаичное полотно, включает в себя различные элементы античных мифов о любви богов и героев.

Обратимся к творчеству другого представителя золотого века русской поэзии – Константина Николаевича Батюшкова.

О.Мандельштам, много размышлявший о творчестве и личности Батюшкова, заметил: «Батюшков – записная книжка нерожденного Пушкина – погиб оттого, что вкусил от Тассовых чар, не имея к ним дантовой прививки». Это глубочайшее замечание прямо связывает судьбу поэта с особенностями его дарования. Под руководством М.Н.Муравьёва – попечителя Московского учебного округа – будущий поэт сумел систематизировать и углубить знания, полученные в пансионатах: философию французского Просвещения (Вольтер, Дидро, Д. Аламбер), античную поэзию (Вергилий, Гораций, Овидий, Тибул) , литературу итальянского Возражения (Данте, Петрарка, Бокаччо, Тассо, Ариосто).

Муравьёв учил его находить истинную красоту в жизни и искусстве, формировать собственное миросозерцание и художественные вкусы. Под его влиянием Батюшков начинает писать стихи.

В начале 1818 г. он создаёт стихотворение «К творцу «Истории Государства Российского», в котором отражает впечатление от чтения первых 8 томов «Истории Государства Российского», вышедших в 1818 г.

Поэтический параллелизм, как фигура речи, используется поэтом для достижения наибольшей образности и раскрытия замысла произведения.

Стихотворения Батюшкова 1811 года – в основном вольные переводы из Тибула (три «Тибулловых элегии»), Э.Парни ( «Ложный страх», «Привидение», «Мадагаскарская песня», «источник», «Вакханка»),

Ж.-Б. Грессе («Мои Пенаты»), Д.Касти («Радость», «Счастливец»). В них поэт воспевал идеал Эроса – быстротечные наслаждения, веселье, любовные забавы, свободу и безмятежность.

Стихи Батюшкова не укладывались в рамки традиций эпикурейской поэзии. Так, в послании « Мои Пенаты» условная античность уживается с реальным бытом деревенского жителя. «Хижина убогая» традиционно противопоставляющаяся вельможным дворцам, обретает неожиданные черты конкретной усадьбы небогатого помещика: «Стол ветхой и треногой\\С изорванным сукном…» - эта деталь встречается в письмах Батюшкова из Хантонова. Рядом с фигурками Лар и Пенат, расставленными по «норам и тёмным кельям», оказывается «убогой» калека – солдат с «двуструнной балалайкой». Непременная в таких случаях «Лилета», театрально переодевающаяся из «наряда воинского» в одеяние пастушки, открывает «эротическую» тему. Но эта, казалось бы, главная тема отходит на второй план. Мотив радости и любви сменяется темой любви и похорон, в описании которых опять–таки причудливо сочетаются античные «куренья» и православные «псалмопенья». «Это всё друг другу слишком уже противоречит», - недовольно заметил Пушкин на полях «Опытов в стихах и прозе». Но это противоречие как раз и составило основную особенность стихотворения Батюшкова. Ещё Белинский заметил, что не только «веселы тени» поэтов прошлого, которых упоминает в «Моих Пенатах» Батюшкова, но даже адресаты послания, Жуковский, Вяземский, становятся чем-то похожи на античных мудрецов. Всё это рождает новое художественное единство, с высоты которого «весёлые цветники» анакреонтики начинают просматриваться в ироническом свете.

Особую роль в художественном мышлении Мандельштама играют взаимосвязанных культурных пласта: библейский, греческий и римский, сквозь призму которых поэт глядит на действительность и философски осмысливает её библейское начало отражает хаотичность, стихийность природы («огромная взрывная сила книги Бытия»); греческое, родственное славяно-русскому, осмысление и познание жизни, а потому «приручение», очеловечивание стихийного разума бытия; а римское (католическое, готическое) знаменует, по Мандельштаму, творчески деятельное преображение человеком познанного мира. И в стихах поэта, отнесённых к отдалённым эпохам, открывается всеединство духовой культуры человечества.

Любовь у Мандельштама – первичная, животворная сила. Любовь – не только человеческая страсть, но объективный закон бытия. Мандельштам создаёт свою мифологию любви – вечно творящего и объединяющего начала. Книга «TRISTIA» вышла в свет в 1922 и включила произведения 1916 – 1920 – х годов. Название книги, подсказанное поэтом его старшим собратом по перу М.А. Кузьменым, тем не менее, ярко отражает её содержательную направленность. Латинское слово «tristia» - скорбь, во – первых, подчеркивает главный мотив, во – вторых, устанавливают прямую связь с поэзией Овидия, его книгой «TRISTIA». Сквозь призму античности и мифологии Мандельштам постигает сущностные стороны бытия смысл человеческой жизни.

Удел человеческий – главная тема книги «TRISTIA». На человека как бы наплывают время и история, любовь и смерть. Человек, с его жаждой утвердить вечные, незыблемые ценности, пребывает под властью времени. Каждый его отрезок есть материально чувственно переживаемый «глоток смерти».

В своих стихах поэт размышляет о главных философских категориях, волнующих человека во все времена, это время и история, любовь и смерть, бренность и нетленность бытия. Для того, чтобы сделать понятными размышления лирического героя, он и вводит в свои произведения образы античных героев, поэтов и мифологических персонажей.

Марина Ивановна Цветаева родилась в семье профессора – искусствоведа Ивана Владимировича и его жены, талантливой пианистки, восхищавшей Антона Рубинштейна Отец был создателем Музея изобразительных искусств (Теперь имени Пушкина), на стене которого установлена мемориальная доска с его именем. Домашний мир и быт были пронизаны постоянным интересом к искусству На шкапах, на книжных полках стояли бюсты античных богов и героев, с годами сделавшихся как бы членами семьи – так все они были знакомы и привычны. Неслучайно у Цветаевой много мифологических образов реминисценций - она, возможно, была последним в России поэтом, для которого античная мифология оказалась необходимой и привычной.

Есть в цветаевской лирике несколько таких вершин, смысл которых постигаешь постепенно. Таково стихотворение «Сивилла», рожденное в Чехии, на новом повороте жизни и судьбы поэта

Сивилла - прорицательница, которой по преданию Аполлон дал вечную жизнь. В трактовке Цветаевой Сивилла превращена в высушенный ствол пещеру, в которой совершается прорицание.

Дивному голосу «Вот эпиграф к одной из моих будущих книг», - писала Цветаева, - («Слова, вложенные Овидием в уста Сивиллы, привожу на память»). «Мои жилы иссякнут, мои кости высохнут, но голос, голос – оставит мне судьба» (имеются в виду строки 152-154 из 14-ой книги «Метаморфоз» Овидия).

Это уже не та Сивилла, что «с нежностью и грустью» любуется чужою молодостью (1918), и не та, знающая, что мечты юных о славе - тщета, а слова - тлен (1921). Те обе Сивиллы — немы: они не размыкают уст, чтобы не огорчать смертных, не мешать их обольщению нищенской земной жизнью.

Чешская «Сивилла» - действующая пророчица, вернее - звучащая, а ещё точнее - поющая. Дерево с сожженной сердцевиной, с освободившимся пространством, заполненным голосом. В ней есть что-то от амазонки с выжженной грудью и ещё от «пожирающего огня » - в жертву ему приносится жизнь Поэта....

Переживаниям другой влюбленной посвящен цикл «Федра» (супруга царя Тезея, влюбившаяся в своего пасынка Ипполита). Позднее Цветаева написала на этот сюжет трагедию «Федра», кроме этой пьесы была ещё создана трагедия «Тезей» (в последствии названная «Ариадна»), написанная по мотивам античной мифологии в 20-е годы

Оставаясь в рамках традиционного сюжета, Цветаева развивает в пьесах свои воззрения на те или иные человеческие коллизии. В трагедии «Тезей», этой своего рода поэме в диалогах, земную женщину (Ариадну) любят одновременно смертный (Тезей) и божество (Вакх), которое возносит её на небо. Цветаева трактует античный миф так, словно речь идет о чувствах живых людей. Что это: предательство Тезея или, напротив, его благородность! Ведь он добровольно уступает свою возлюбленную Вакху; сила в этом его или слабость? Несовершенство земной любви («О, как мало и плохо любят!») или высший долг? Таков не распутываемый гордиев узел противоречиво страстей человеческих. Поэтическая сцена спора Тезея с Вакхом является собой вершину трагедийного искусства Цветаевой.

Бремя людских страстей парит и в «Федре»: любовь Федры, стареющей женщины, к юному пасынку, который её отвергает; юношеские максимализм и жестокость; интриги и раскаяние не успевшей вкусить сладость любви сводни кормилицы. Трагедии Марины Цветаевой показывают, как потрясающе точно знала она психологию человека понимала все её причудливые сплетения. Образы Сивиллы и растерзанного Орфея помогают М И Цветаевой осмыслить драматизм своей жизненной ситуации, осознать глубину и вечность творчества Античные образы, ставшие «вечными», помогают провести параллели через века так как в них «вечные» проблемы и «вечное» бессмертие.